Путинские синекуры

Сын вице-премьера Дмитрия Рогозина получил вдруг хорошую должность в Минобороны, как раз там, где трудилась скандально известная Евгения Васильева. Это — любопытное назначение. Раньше такие синекуры выделялись обычно лишь людям из близкого круга президента, а теперь, похоже, на назначения могут претендовать дети самых разных высокопоставленных лиц.

Список «юных дарований» с легко узнаваемыми фамилиями становится все длиннее. Вот лишь его верхушка: Кирилл Шамалов (по некоторым данным, является зятем Владимира Путина) — заместитель председателя правления компании «Сибур»; Петр Фрадков — первый заместитель председателя Внешэкономбанка; Павел Фрадков — заместитель управляющего делами президента РФ; Дмитрий Патрушев — председатель правления Россельхозбанка; Сергей Иванов — председатель правления страховой компании «Согаз», зампред правления Газпромбанка; Андрей Нарышкин — заместитель генерального директора ЗАО «Энергопроект»; Иван Сечин (в 25 лет получил орден «За заслуги перед отечеством II степени», которым награждают «за многолетний добросовестный труд) — первый заместитель директора департамента Роснефти; Андрей Муров — председатель правления ФСК ЕЭС; Денис Бортников — старший вице-президент ВТБ, руководитель Северо-западного регионального центра; Алексей Рогозин — заместитель директора департамента имущественных отношений Минобороны.

Обычно говорят: плохо, мол, что правители России так обеспечивают своих сынков синекурами. Но проблема даже не в этом.

Все богатые люди в мире стремятся позаботиться о своих детях, передав по наследству какое-то состояние. Не существует общества абсолютной справедливости, где богатство распределялось бы лишь по личным заслугам. И после краха коммунистической модели вряд ли нам стоит о таком обществе мечтать, если мы хотим оставаться реалистами. Однако специфика путинского политического режима состоит в том, что детей обеспечивают не денежным состоянием, а именно должностями. Причем, в отличие от должностей номенклатуры времен СССР, современные синекуры подразумевают не доступ в продуктовые распределители с черной икрой и сервелатом, а огромные денежные доходы.

Иными словами, по форме нынешний режим воспроизводит советский механизм, в котором доминируют госсобственность и номенклатурщики. Но по сути он дает молодой околовластной поросли именно деньги, как при обычном капиталистическом режиме. Только деньги эти появляются не от эффективного использования собственного унаследованного состояния, а из государственной ренты.

Отличие от старой советской системы достаточно очевидно. Юные Фрадковы и Патрушевы могут пользоваться всеми благами рыночной экономики, приобретая за рубежом дорогую недвижимость и отдыхая в лучших местах мира, тогда как дети советской элиты претендовали лишь на бутерброд с икрой и на то, что их будут регулярно выпускать за железный занавес без ограничений, применявшихся к простому советскому человеку.

А вот отличие от современного капитализма выражено не столь явно. Казалось бы, какая разница, как конкретно дети получают от родителей состояния? Ведь в любом случае они ими не заработаны.

Для самих детей это действительно неважно. Но для общества имеет принципиальное значение. В одном случае создается динамичная модель развития. А в другом — застойное болото, где у каждой лягушки есть гарантированная «кормушка» и отсутствует необходимость «шевелиться».

В рыночных демократических обществах существует наделенная большими состояниями «золотая молодежь», которая при желании может вообще ничего не делать, или делать специфическую карьеру на манер Пэрис Хилтон. При этом ключевые посты на госслужбе и, самое главное, бизнес-пространство остаются свободными для самовыражения других, более инициативных людей. В деловой среде появляются новые идеи, причем по большей части они исходят от молодежи, пришедшей со стороны, — получившей приличное образование, но вынужденной вкалывать для того, чтобы заработать миллионы.

В нашей модели формируются прямо противоположные стимулы. Детишки пилят огромные государственные ресурсы, оставляя бизнесу лишь менее прибыльные куски. Более того, по мере разрастания числа отпрысков, появления многочисленных зятьев, внуков, племянников и прочей родни, аппетиты совокупной компании наследников возрастают. При этом объем доступных для распила ресурсов сокращается из-за падения цен на нефть, спада ВВП и оттока капитала за рубеж. В 2020 году схватка за ресурсы станет ожесточеннее, чем ныне, а в 2030-м достигнет апогея.

Подобная ситуация будет объективно порождать стремление власти к дальнейшему увеличению доли государственного бизнеса для того, чтобы хоть как-то снять напряжение во внутриэлитных конфликтах. Таким образом, в отличие от рыночных демократических стран, наше пространство для свободного предпринимательства должно будет все больше сокращаться. Причем не обязательно даже в виде национализации частных компаний. Не менее вероятно другое: влиятельные папаши станут навязывать своих сынков частному бизнесу на руководящие посты. Попробуй-ка откажись — тут же потеряешь госзаказы. Более того, к тебе могут прийти с «маски-шоу», устроить проверку, обнаружить серьезные нарушения. И тогда «свободный бизнес» полностью отойдет к какому-нибудь сынку. Лучше уж сразу взять «юное дарование» на пост зампреда или вице-президента.

Понятно, что вся эта катавасия будет еще больше снижать эффективность функционирования бизнеса даже по сравнению с нынешней безрадостной ситуацией. Для толковой молодежи останется лишь место «ученого еврея при губернаторе», позволяющее что-то зарабатывать, но не дающее возможности реализовать карьерные амбиции. Точнее, лучшие из лучших уедут делать карьеру за границу, а «при губернаторе» останутся лишь лучшие из худших.

В истории был яркий пример, когда такого рода замкнутая олигархическая система постепенно деградировала. Речь идет о венецианской республике. В Средние века это было одно из наиболее экономически развитых и инновационных государств Европы. Венецианцы искали новые ниши для развития бизнеса и зарабатывали огромные деньги на посреднических операциях. Однако власть в республике со временем стала чисто олигархической. В нее не мог проникнуть никто из-за пределов доминирующих семей.

С одной стороны, подобный подход способствовал небывалой для той эпохи стабильности. Венеция долго существовала без всяких социально-политических потрясений. С другой стороны, в экономическом плане наметился застой. Венецианские олигархические семьи стали вкладывать деньги не в бизнес, а в землю — чтобы получать ренту, не утруждая себя работой и риском.

Совершенно иным путем пошли Нидерланды. Революция XVI века сформировала маленькую торговую республику, которая в следующем столетии поставила под свой контроль большую часть европейской торговли. Голландские нувориши оказались чрезвычайно инициативны, осваивая те виды предпринимательства, которые раньше не были широко развиты. И хотя удержать пальму первенства столь маленькое государство не могло, оно до сих пор входит в число развитых европейских стран.

А Венеция к концу XVIII века откровенно деградировала и оказалась оккупирована иностранцами. К тому времени, когда Италия созрела для объединения, венецианцы полностью утратили драйв и даже не пытались выступить инициаторами этого процесса, хотя тремя столетиями раньше именно они обладали наибольшими ресурсами на всем полуострове.

Сегодня Венеция — не более чем прекрасный музей, напоминающий нам о былом величии города, ставшего кормушкой для олигархических семей.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге