Коррупция — это «почесть»: почему воруют в России

Недавно один умный и хорошо знающий Россию иностранец спросил меня, почему многие русские не стесняются демонстрировать свой роскошный образ жизни, явно не соответствующий их законным доходам. Ведь очевидно же, что эта роскошь — следствие коррупции. Казалось бы, если уж ты воруешь у государства, то живи скромно, как гражданин Корейко из «Золотого теленка». Иначе все тебя будут презирать. Неужели в России не презирают?

Я ответил, что презрение людей из «низших социальных слоев» (включая журналистов или профессоров, вроде меня) этих нуворишей вряд ли волнует. А вот в их собственном кругу ситуация складывается прямо противоположным образом. Там стыдно быть бедным, зато важно быть успешным. Причем любой ценой. Конечно, за глаза и там могут возмущаться незаконными источниками богатств. Но при этом будут принимать любого коррупционера за своего, иметь с ним дело, вращаться с ним в одном обществе. Профессора или журналиста в этом обществе продемонстрируют лишь изредка, как диковинку — когда тем вдруг удастся чем-то прославиться.

Все это я обнаружил давно, но каковы причины формирования такой ситуации, сказать было сложно. Пожалуй, впервые приблизиться к пониманию проблемы мне удалось после прочтения раздела о коррупции в новой книге петербургского профессора Бориса Миронова «Российская империя: от традиции к модерну». Это, пожалуй, самое фундаментальное на сегодня исследование российской истории императорского периода. Три тома большого формата и невероятной глубины — как в прямом, так и в переносном смысле слова. В каждом томе почти по тысяче страниц текста с иллюстрациями и масса интереснейшей информации о том, как существовала Россия на протяжении двух с лишним столетий.

По сути, это социально-политическая энциклопедия нашей страны. Упор в ней сделан не на популярные ныне жизнеописания бесконечных князей, царей и героев (хотя и такие разделы имеются), а на жизнеописание народа. На то, как он трудился и отдыхал, молился богу и поклонялся государю, колонизировал окраины и модернизировался в крупных городах. «Коррупция» — лишь небольшой, но очень содержательный раздел второго тома.

«В XVII — первой половине XVIII в., — отмечает Миронов, — подношения чиновникам являлись составной частью их содержания. Закон преследовал только те подношения, которые провоцировали чиновника на нарушения закона. Такие незаконные подношения назывались „посулами“, в то время как законные, способствующие быстрому и благожелательному рассмотрению дела в соответствии с законом и обычаем — „почестями“. „Почесть“ символизировала уважение и желание просителя попасть под покровительство чиновника, „посул“ — предложение нарушить закон. С современной точки зрения грань между „почестью“ или подарком и „посулом“ является зыбкой, однако население и чиновники ее сознавали, поэтому и „посул“ во много раз превосходил „почесть“. Чиновника, принявшего незаконное решение, всегда подстерегала опасность — жалоба пострадавшей стороны и наказание. Между тем принятие подарка ничем не угрожало. По-видимому, львиная доля подношений имела целью ускорить решение дела по возможности в благоприятном смысле, и сравнительно редко подарки приводили к нарушению закона».

В сегодняшней России данная картина выглядит примерно следующим образом. «Посул» — это явное злоупотребление властью, когда, например, чиновник финансирует проект создания дороги, стадиона или военного объекта с издержками, сознательно завышенными в два-три раза, и получает часть этой суммы в качестве отката (остальное кладет себе в карман строительная фирма). «Почесть» — это когда чиновник не растрачивает специально бюджетные деньги, но при размещении какого-то госзаказа протежирует одному из претендентов в ущерб другому — столь же достойному. Чиновник не наносит никакого ущерба государству, поскольку бюджетные деньги в любом случае будут потрачены (причем, может быть, даже с пользой), но фирма, которая получит заказ, получает значительную выгоду. И за это она готова платить влиятельному лицу, благоприятно к ней расположенному.

В такого рода «почестях» часто нет вообще никакого нарушения закона. Даже в том случае, когда госзаказы распределяются по конкурсу. Всегда можно найти множество законных способов вообще отсеять заявки конкурентов, к «почестям» не прибегающих, или по крайней мере найти убедительные доводы в пользу протежируемой фирмы как самой лучшей и достойной. И если люди, получающие «почести» за такого рода операции, покупают себе «Мерседесы» или дома на Рублевке, то разве будут они стесняться своей показной роскоши? Даже сам исторический термин наводит успешных чиновников на мысль, что это награда за их управленческий талант, за их высокое положение, за их умение выстроить сложную систему отношений, благодаря которой и государству ущерб не наносится, и бизнес получает выгодные заказы.

Иными словами, чиновники рассматривают дополнительное вознаграждение, получаемое от бизнеса, как справедливую часть своей зарплаты, поскольку государство (как они полагают) им сильно недоплачивает. Уйдя со своего поста в бизнес, такие чиновники часто и впрямь могут получать намного более высокую зарплату, чем дает им государство. Вот они и сравнивают чиновничий оклад с потенциально доступным им менеджерским вознаграждением, а потом сами добирают разницу между ними.

Как убедительно демонстрирует Борис Миронов, именно из государственных «недоплат» выросла в России вся система «почестей». В XV—XVI вв. вообще не существовало бюджета на содержание аппарата. «Представители княжеской администрации за исполнение своих обязанностей получали от управляемого населения „корм“, обычно 3 раза в году — на Рождество, Пасху и Петров день (29 июня по старому стилю). При вступлении в должность население платило им „въезжий корм“. <…> В XVII в. система оплаты изменилась: наиболее значительные и регулярные подношения приказные получали за ведение дел, а праздничное кормление и другие „почести“ сохранялись как дополнительная добровольная доплата». Объяснялось все это, по-видимому, тем, что при неразвитой фискальной системе значительно проще кормить чиновника на месте за счет населения, чем собирать налоги, формировать в Москве огромный бюджет, а затем выплачивать каждому предписанную законом зарплату.

Государство долго рассматривало такого рода коррупцию в качестве нормального инструмента работы бюрократического аппарата. «В Уложении 1649 г., почти полтора столетия служившего базисом российского законодательства, принятие посула не подвергалось запрещению, — напоминает Борис Миронов. — Чиновники подлежали уголовному преследованию только тогда, когда получение посула вело к совершению иных преступлений против интересов службы и правосудия — от вынесения неправосудного приговора до служебного подлога».

Естественно, по мере того как в России формировалось государство современного типа, чиновники стали получать жалование из бюджета, но оно даже в XIX веке часто не покрывало элементарных потребностей Акакий Акакиевичей на приобретение шинелей. «Без взяток, — отмечает Миронов, — чиновники, в особенности в низших рангах и канцелярские служители, просто вымерли бы. Поэтому верховная власть и правительство <…> снисходительно относились к взяткам». Николай I говаривал, что во всей России лишь он один не берет взяток, и хотя это явно было преувеличением, слова императора можно трактовать так, что взяток не брал только тот, кому они были не нужны.

Нынешнее чиновничество на шинелишку, понятно, себе и так зарабатывает. Но общая логика получения «почестей» продолжает действовать, поскольку они считаются справедливым вознаграждением. При этом к тем, кто берет миллиардные «посулы», сами получатели «почестей» часто относятся как к бесчестным губителям страны. Не по чину берут, не по совести и не по понятиям.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге