Как Россия ввязалась в войну

В этом году исполняется сто лет со дня начала Первой мировой войны. Длилась она четыре года, однако готовилась несколько десятилетий. Европейские страны долгое время впутывались в такие сложные внутренние и международные конфликты, что к 1914 г. практически уже не имели возможности уклониться от схватки. Когда завязывались противоречия, народы вряд ли могли предвидеть, какой трагедией все завершится. А когда миллионы жизней были отданы на полях сражений, европейцам оставалось лишь с ужасом оглядываться в прошлое, вспоминая, с какой «ерунды» все начиналось. В двух статьях мы попытались проследить путь войны от истоков к катастрофической развязке (начало читайте здесь).

Первая мировая началась потому, что для Австро-Венгрии летом 1914 г. объявление войны Сербии стало вопросом жизни и смерти. Большая, быстро дряхлеющая империя с преимущественно славянским населением, стремящимся к независимости, вынуждена была жестко противостоять маленькому славянскому государству, которое могло превратиться в центр притяжения для тех сил, которые мечтали покончить с диктатом Вены и Будапешта.

Без помощи России Сербия в этом противостоянии была бы обречена на поражение. Однако наша страна решила вмешаться в локальный балканский конфликт, превратив его в крупную европейскую войну. И это при том, что российским границам никто (в отличие от 1941 г.) не угрожал. Россия в 1914 г. променяла мирную жизнь и быстрое хозяйственное развитие, сулившее ей в обозримом будущем весьма благоприятные перспективы, на бессмысленную кровавую кашу, из которой уставший, озлобленный народ, в конечном счете, решил выбраться с помощью революции. Чего же нам не хватало? Зачем мы пошли на Балканы, где не имелось даже природных ресурсов, которые могли бы поддержать нашу экономику?

Свои и чужие

Для ответа на эти вопросы следует вернуться к временам Великих реформ Александра II, положивших начало модернизации. Раньше их было принято ругать – мол, ободрал царь крестьян, как липку, в пользу помещиков. Теперь, напротив, принято хвалить, поскольку именно эти реформы легли в основу рыночного развития страны. Но на самом деле любые серьезные преобразования в экономике – это палка о двух концах. С одной стороны, появляются новые возможности. С другой – людям очень трудно адаптироваться к меняющемуся образу жизни.

В пореформенной России разоряющиеся крестьяне двинулись из деревни в город. Их труд на заводах и фабриках заложил основы российской индустриализации, что можно расценить как большое достижение. Однако были и проблемы: жить в городе оказалось очень тяжело из-за низких заработков, длинного рабочего дня, плохого жилья, болезней, антисанитарии… Наверное, все эти люди стали бы в скором времени легкой добычей агитаторов, убеждавших их подняться на классовую борьбу, если бы в противостояние с коммунистической идеологией не включилась националистическая.

Вчерашние крестьяне, вырванные из привычной деревенской общины и растерявшиеся от городских тягот, отчаянно нуждались в том, чтобы примкнуть к какому-то сообществу. Проще говоря, поделить мир на своих и чужих. Один вариант такого деления предлагали марксисты: свои – это все пролетарии, чужие – капиталисты, помещики, попы и даже сам царь. Однако идее классовой борьбы противостояла другая, согласно которой мы все – русские, православные; самодержавный царь – наш символ, наш лидер, наш гарант; дворянство – наша славная армия; священство – духовная опора; и даже буржуи – тоже наши, поскольку дают сирым и убогим заработать на кусок хлеба. В общем, мы все – одна большая семья. Нечто вроде сельской общины, только расширенной до масштабов всей страны.

А как же враги? А как же чужие? Ведь людям трудно по-настоящему сплотиться, если они не видят, против кого им следует дружить. Как, скажем, рабочему возлюбить своего эксплуататора, если нет образа врага, который намного страшнее капиталиста? Без такого врага пролетарии становятся легкой добычей социалистов-агитаторов, поскольку житейские трудности ежедневно дают повод ненавидеть хозяина.

Для малых народов (вроде тех, о которых я писал в прошлой статье, посвященной Австро-Венгрии) врагом становятся живущие по соседству представители народов имперских. Малым народам кажется, что все беды – от империи, и если ее разрушить, то жизнь вскоре наладиться. А где же найти врага большим народам?

От Великих реформ к Великой войне

Для России тех времен огромное значение имела идея панславизма. Наша страна, как самая большая и сильная славянская держава, брала на себя защиту малых славянских народов, страдавших под игом Османской и Австро-Венгерской империй. Соответственно, врагами стали две империи, которые необходимо было разрушить ради свободы «братушек».

Сама по себе идея освобождения славян не была новой. Мысль о том, чтобы захватить Константинополь, а «по дороге» помочь страдавшим от турок народам, в российских элитах лелеяли с XVII века, если не раньше. Но вплоть до эпохи Великих реформ борьба с Османской империей была делом элит, а не народа. При матушке Екатерине, например, у турок оттяпали огромные земли, но никакого народного энтузиазма это не вызвало. Таврида нужна была князю Потемкину, ставшему Потемкиным-Таврическим, но не простому мужичку, пахавшему землю в своей деревне и ничего толком не знавшему о басурманах.

Совсем иначе обстояло дело во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Она впервые действительно вдохновила население русских городов. Сам Достоевский активно агитировал за войну в «Дневнике писателя», на страницах которого война превращалась из кровавого дела в благородное.

Борьба с Австро-Венгрией в 1914 г., согласно логике панславизма, стала продолжением борьбы с Османской державой за свободу братьев по крови, страдающих от деспотии. В первые месяцы этой войны действия царя сопровождались волной народного энтузиазма. Экономический подъем и урбанизация за пару предвоенных десятилетий существенно расширили ряды рабочего класса, и благодаря этому мысль о борьбе со страшными врагами за славянское братство проникла в самые низы общества. Если неграмотный крестьянин, живущий в российской глубинке, по-прежнему оставался далек от геополитических проблем, то пролетарий, живущий в городе и помаленьку осваивавший грамоту, мог уже влиться в огромную массу людей, приветствовавших борьбу за великую идею.

В общем, Первая мировая поначалу вызвала в России искренний моральный подъем, сплачивавший народ и, соответственно, укреплявший державу, порядком разбалансированную марксистской пропагандой и революцией 1905 г. Панславизм и маленькая победоносная война были лучшим способом притушить на время классовые конфликты и перенести тяжесть растущей ненависти униженных и оскорбленных пролетариев с внутреннего врага на внешнего.

В принципе, сильная власть, понимающая опасности мировой войны, могла бы удержаться от участия в балканском конфликте. Но российская власть в тот момент была слабой. Ее подкосили поражение в войне с Японией, революция 1905 г., распутинщина, непопулярность самодержавия и личная непопулярность Николая II. Соблазн укрепить свои позиции был необычайно велик. Тем более, что дело спасения маленькой, но гордой Сербии, представлялось весьма благородным. А прогнившая Австро-Венгрия отнюдь не представлялась столь уже серьезным противником.

Ход Первой мировой и впрямь показал, что разбить австрийцев мы можем. Однако, к несчастью для России, на стороне Австро-Венгрии выступила Германия, обладавшая значительно лучше подготовленной армией. Но что же заставило «рассудительных» немцев вляпаться в ту же историю, в какую вляпались «эмоциональные» русские? Как ни странно, мотивы двух наших народов были чрезвычайно похожими.

Запад нам не указ

На вопрос о том, почему Германия ввязалась в Первую мировую войну, есть ряд традиционных, но при этом вполне верных, ответов.

Во-первых, Берлин должен был выполнить свои союзнические обязательства в отношении Вены, причем не просто в силу порядочности, а исходя из собственных интересов. Если бы Россия разгромила Австро-Венгрию, и славянский национализм привел бы к распаду этой империи, то Германия лишилась бы единственного серьезного союзника в Европе, а, значит, в случае будущей войны оказалась бы одна против стран Антанты.

Во-вторых, Германия имела веские основания считать, что является наиболее сильной в военном отношении державой, а потому может рассчитывать на успех блицкрига, т.е. на победу в кратчайшие сроки без мобилизации значительных ресурсов. Опыт франко-прусской войны 1870 г. показал, что Францию германская военная машина может разгромить довольно быстро. Англия вообще не имела крупной сухопутной армии, а те войска, что у нее были, находились за Ла-Маншем или в различных отдаленных колониях и доминионах. Что же касается России, то большие пространства и бюрократическая волокита, характерные для нашей страны, затрудняли быструю мобилизацию. Немцы надеялись разобраться с проблемами на западном фронте еще до тех пор, пока созреет реальная угроза на восточном.

В-третьих, Германия в экономическом отношении к лету 1914 г. уже могла считаться наиболее сильной страной мира. Она обогнала Англию. Причем германская экономика, в отличие от английской, уже много лет целенаправленно милитаризировалась, т.е. применительно к военным задачам обладала значительно большим КПД. Немецкая элита предлагала своему народу пушки вместо масла, и это делало Германию особенно опасной в годы войны.

Однако здесь кроется главная загадка. Почему немецкий народ, которого «обделяли маслом», активно поддерживал кайзеровский милитаризм? Почему Первая мировая война вызвала мощный патриотический подъем? Ведь на Германию никто не нападал, и вопрос о защите родины от агрессора не стоял.

По сути, именно страстное стремление немцев к войне сделало ее мировой. Без вмешательства Германии Россия с Австро-Венгрией худо-бедно разобрались бы с балканскими проблемами, и число жертв было бы несоизмеримо меньшим. Не произошло бы революции в Германии, да, возможно, и в России. Гитлер не стал бы германским фюрером, поскольку кайзер остался бы на своем посту. Не сформировалась бы проблема немецкого реваншизма. И в итоге не была бы создана база для Второй мировой войны.

Впрочем, все эти допущения не так уж и важны, поскольку немцы явно хотели воевать. И связано это было с тем, что немецкий взгляд на мир существенно отличался от английского, французского или бельгийского.

Культура против Цивилизации

Сегодня нам все западноевропейские народы видятся поклонниками рынка и демократии. Мы считаем, будто Запад имеет единые взгляды по ключевым политическим вопросам. Такой подход и сейчас не слишком верен, а сто лет назад вообще не соответствовал действительности. В частности, немцы тогда жестко противопоставляли себя Западу - прежде всего, французам, англичанам, бельгийцам и, в известной мере, американцам.

Немцы полагали, будто западная цивилизация представляет собой мир чистогана, эксплуатации и бездуховности. Она задыхается от противоречий, возникающих между трудом и капиталом. В ней нет таких выдающихся достижений культуры, какими отличается Германия. Да и управляются западные страны неправильно. Германская патерналистская система значительно лучше, чем сложившаяся на Западе демократия. В демократических странах люди разобщены, тогда как нужно, чтобы власть заботилась о народе, поддерживала слабых, собирала народ в единый большой кулак.

Западной цивилизации немцы противопоставляли германскую культуру. Если для нас "цивилизация" и "культура" – близкие по смыслу слова, то немцы столетней давности вкладывали в них прямо противоположный смысл, причем немецкие интеллектуалы постоянно подчеркивали это различие. Словом, простые люди, желавшие сплотиться вокруг своего кайзера, и духовные вожди нации, стремившиеся возвеличить германскую культуру, были заодно. Немцы хотели создать светлый и правильный мир, в котором не будет проблем, характерных для капиталистических демократий Запада. Именно в Германии под руководством «железного канцлера» Отто фон Бисмарка возникли первые система социального страхования рабочих. И хотя в целом уровень жизни немецких пролетариев был явно ниже уровня жизни английских трудящихся, социальное страхование создавало иллюзию, будто бы кайзер и капиталисты заботятся о простом народе.

Я уже говорил о том, как модернизация общества создавала серьезные проблемы в России и способствовала тому, что миллионы людей в промышленных городах начинали искать объединяющую их национальную идею. Примерно то же самое происходило в Германии. Поиски национальной идеи в этой стране на несколько десятилетий опережали российские изыскания, причем наши мыслители многое заимствовали у немцев даже в такой необычной сфере, как придумывание национальных отличий.

Германская экономика вынуждена была, как и российская, наверстывать отставание от западных соседей. Конечно, немцы делали это быстрее, и к 1914 г. уже вышли в лидеры, однако трудности догоняющей модернизации у всех стран примерно одинаковы. Бисмарк, в частности, очень опасался сильной германской социал-демократии. На родине Карла Маркса марксизм имел даже больший потенциал, чем в России. Поэтому германские правящие круги сделали все возможное для того, чтобы сгладить конфликт рабочих с капиталистами и развивать у народа ощущение, будто все немцы, как одна большая семья, противостоят иным народам, а немецкая «правильная культура» противостоит «неправильной цивилизации». В общем, немцам, воспитанным в националистическом духе, было что отстаивать на фронтах.

В 1914 г. национализм еще не был реваншистским, как перед началом Второй мировой. Он не предполагал массовой ненависти к евреям и формирования лагерей смерти. И все же это был национализм, сплачивающий общество, указывающий ему четкую цель и врага, которого следует победить для достижения этой цели.

Без понимания того, как формировался германский национализм перед Первой мировой, мы не найдем объяснения фанатизму, который сплотил народ вокруг фюрера через пару десятилетий. И, кстати, без понимания мессианского порыва нашего народа к освобождению славян перед Первой мировой мы не поймем стремления к мировой пролетарской революции и освобождению всего мира от гнета капитала, которое сплачивало советских людей до тех пор, пока утопичность коммунистической идеи не стала для всех очевидной.

Международный баланс сил

Итак, мы знаем причины, по которым Россия вступилась за братьев-славян, а Германия - за своих союзников. Но мировая война не стала бы таковой, если бы на германский вызов не ответили Франция и Англия. Что же двигало этими благополучными странами, которые, казалось бы, давно уже пережили стремление воевать?

Франция не могла бы уклониться от участия в войне, поскольку Германия напала на нее, предприняв циничный обходной маневр с фланга и оккупировав по пути Бельгию, которая, наверное, предпочла бы вообще не участвовать в кровавых европейских разборках. В общем, формально Франция стала жертвой. Тем не менее, надо отметить, что у нее был свой мотив для противостояния Германии: потеряв во время франко-прусской войны Эльзас и Лотарингию, Париж вынашивал реваншистские планы, намереваясь вернуть утраченное.

Британские мотивы для участия в войне были более сложными. Формально англичанам ничего не грозило, поскольку они жили на острове, а британский флот обладал в 1914 г. столь значительной мощью, что мог предотвратить высадку любого десанта. Однако идея отсидеться за Ла-Маншем не сильно прельщала политиков из Лондона. Британия в качестве «мастерской мира» на протяжении всего предшествующего столетия стремилась серьезно влиять на европейские дела, дабы те не создавали преград к ведению бизнеса. Лондон хорошо помнил, как в самом начале XIX века Наполеон установил континентальную блокаду Англии, стремясь поставить эту страну на колени без прямого столкновения французских кораблей с победоносным британским флотом. Допускать новых континентальных блокад (скажем, в германском исполнении) Лондон, естественно, не желал.

Более того, со времен наполеоновских войн бизнес стал поистине глобальным. Состояние дел в колониях было не менее важным, чем в Европе. А колонии, в отличие от британского острова, оказывались сравнительно уязвимыми для противника с сильной сухопутной армией. Например, в Индию немцы при желании могли попасть не только с моря, но и с суши - особенно при наличии союза с Османской империей, контролировавшей тогда весь Ближний Восток.

Таким образом, важнейшей задачей англичан на протяжении всего XIX века и в начале ХХ столетия было поддержание международного баланса сил. Как только одна из держав становилась более мощной, чем другие, Лондон предпринимал дипломатические и военные усилия для того, чтобы приостановить страну, способную в перспективе взять под свой контроль всю Европу. В наполеоновскую эпоху европейцы совместными усилиями притормаживали Францию. Во времена Крымской войны жертвой оказалась Россия. И, наконец, к 1914 г. англичанам пришлось заняться Германией.

В общем, у Британии тоже не было выбора: воевать или не воевать в Первой мировой. Любое разрушение международного баланса грозило в перспективе развалом системы процветания, которую англичане выстраивали по меньшей мере с середины XVIII века. Возможная утрата статуса «мастерской мира» для Британии была в известной мере сопоставима с возможной утратой славянских земель для Австро-Венгрии. Парадоксально, но факт: англичане отчаянно защищались, хотя на них формально никто не нападал.

Схватка за нефть

Другой важный момент – борьба Британии и Германии за новые возможности, предоставляемые колониальными территориями.

В привычной нам марксистской системе политэкономического анализа принято говорить, что империалистические державы боролись между собой за новые прибыли. В общем, являлись корыстными и бессовестными агрессорами. Но можно подойти к исследованию данного вопроса и с иной стороны.

Первые десятилетия ХХ века были временем, когда начался массовый переход с угля на нефть в качестве основного топлива. Политики оказались вынуждены принять во внимание этот факт, поскольку он существенным образом влиял на обороноспособность. Прежде всего, на нефть переводили военно-морской флот. Однако уже к началу Первой мировой было ясно, что существование армии невозможно без автомобилей и, соответственно, без бензина. Перспективы танков и авиации еще просматривались не очень явно, однако прозорливые политики должны были задумываться о том, что вскоре эти виды вооруженных сил тоже потребуют топлива, причем, естественно, не угля. Борьба за нефть становилась одним из важнейших вопросов: отсутствие нефти фактически лишало в обозримой перспективе возможности иметь боеспособную армию. Но у кого же из ключевых политических игроков в то время была собственная нефть?

Лидерами по добыче являлись США и Россия. Кроме того, под боком у американцев была Мексика с ее уже разведанными запасами. Кое-что имела Австро-Венгрия. Ни Британия, ни Германия на собственной территории запасами нефти не располагали. Поэтому немцам и англичанам предстояло сойтись в схватке за "черное золото" — не ради прибылей, а ради выживания. Уже разведанная и потенциально доступная для них нефть имелась в Месопотамии (Ираке) и в Персии (Иране). Зайти в эти регионы можно было с моря и с суши. Первый вариант был наиболее перспективным для англичан, второй – для немцев и их союзников турок. По этой причине ни англичане, ни немцы не могли бы спокойно осваивать нефтяные месторождения без превентивного устранения своего главного конкурента. Если бы Первой мировой не случилось, Германия и Британия все равно рано или поздно схлестнулись бы между собой в Азии.

Урок Первой мировой

Таким образом, получается, что ни Англия, ни Франция, ни Германия, ни Россия, ни Австро-Венгрия, ни даже Сербия не могли уклониться от войны. По большому счету от нее не могла уклониться и Османская империя, уже де-факто вовлеченная в глобальный конфликт двумя Балканскими войнами.

В общем, можно сказать, что Первая мировая была не столько следствием принятия целенаправленных решений конфликтующими политиками различных стран, и даже не столько результатом столкновения финансовых групп в борьбе за прибыли, сколько закономерным итогом длительного исторического развития Европы. Задолго до 1914 г. в жизни различных народов происходили события, которые объективно вели к будущей схватке, хотя в тот момент, когда они происходили, даже самый прозорливый аналитик не смог бы с уверенностью предсказать неизбежность войны.

Думается, что это – главный урок, который мы можем сто лет спустя извлечь из истории Первой мировой. Остановить войну в последний момент практически невозможно, поскольку политики не свободны в своих решениях. Они зависят от того исторического пути, по которому их страна подошла к началу войны. Они зависят от желаний, проявляемых их народами (как было в Сербии, России и Германии). Они зависят от особенностей национальной экономики (как было в Англии). Они зависят от итогов прошлых войн и реваншистских настроений (как было во Франции перед Первой мировой и в Германии перед Второй). Они зависят от веками складывавшегося политического устройства собственного государства (как было в Австро-Венгрии и в Османской державе).

Сегодня многим кажется, будто мы живем в цивилизованном мире и очень далеки от новой мировой войны. Но если взглянуть на ряд важных процессов, происходящих в недрах великих держав XXI века, может выясниться, что земля у нас под ногами уже потихоньку сотрясается.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге

Перейти на страницу автора