Мужчина как сэндвич-панель

«Промежуточный человек» - дитя смены эпох: оттуда отчалил, сюда не пристал. Шукшин писал про таких. Cэндвич-панель – это мужчина между двух стен, эпох, женщин и так далее.

А в общем, себя сэндвич-панелью назвал сам Саша. Давненько не виделись.

Кажется, он величал себя так еще года три назад, но я внимания не обратил. Он тогда работал на государство. В невнятном центре по PR-чего-то, где, однако ж, имелся «первый отдел». И отдел доплачивал Саше «за секретность», подписку о неразглашении Саша давал - и завидовал, что я свободно езжу по миру. Если ты обязуешься хранить гостайну, тебе доплачивают восемь, что ли, тысяч рублей в месяц. Но выезжать за границу ты не можешь, потому что Отечество свято верит, что вырвавшийся на свободу секреты продаст.

- Саш, да какие секреты? С твоим-то геологическим высшим?

- Какие-какие… Балансовые запасы нефти – секрет. Газа – секрет. Тантала, ниобия, никеля, кобальта, лития – закрыто все.

- Хорош меня за нос водить! Я недавно про эти запасы гуглил!

- Да уж года два как список закрыли. Постановлением главы правительства. Можешь проверить…

Вот он и сказал тогда: «Моя служба как сэндвич-панель».

И пояснил: сердечник – зарплата, а не работа или «общественное благо», о котором на госслужбе всерьез говорят лишь дураки. У него, завотделом – зарплата 7 тысяч в месяц.

- Саша, 7 тысяч чего?!

– 7 тысяч рублей. Не делай круглые глаза. У чиновников такие зарплаты. Их задерживают, к тому же. Живут на премии и надбавки. С ними выходит уже не 7, а 35. Но которые отнять проще пареной репы, а потому общественные связи он выстраивает не так, как требует совесть, а как нужно начальству. А начальству порой нужно так, Дим, что лучше завыть и убежать, потому что это не те деньги, чтобы терпеть. Пусть даже к ним прилагаются машина с правильным номером, позволяющим объезжать пробки по «встречке», причем безо всякой мигалки, и – только не смейся, Дим! – помимо машины с шофером, полагается еще и единый проездной. У них в управлении такая система.

- Ну хорошо, Саша, зарплата – это сердечник. А по бокам?

- С одного боку – интересы, только не государства, а государя, как их государевы слуги понимают. Когда я столкнулся с местными делами - ну, региональные элиты, протестные настроения и все такое, - мне жестко сказали: мы тут политикой не занимаемся, мы занимаемся бизнесом! И вот если ты эти две вещи, про бизнес и государя, усвоишь, все у тебя будет хорошо… Ну, а вторая боковина – это интересы семьи. Когда жена спрашивает: что ж мы теперь, даже в Болгарию не съездим? А я объясняю ей, что Болгария – это почти Евросоюз, что подписка о невыезде у меня на пять лет… Как на пять лет? Котеночек, так ты же сама сказала, что сегодня важен каждый рубль…

Но Сашина панель все же нагрузки не вынесла, раз мы сидим с ним в «Шоколаднице» и тренькаем фисташковое мороженое, прям два старшеклассника, только старшеклассники вряд ли заказывают по второму бокалу сухого. Саша с прошлой встречи еще больше раздобрел, а если честно – растолстел. Он теперь в частной конторе. Отвечает за связи с государством. Зарплата 70 тысяч, плюс премии и бонусы - но это если проект удается. А там такие проекты, что хоть снова волком вой…

Он рассказывает, как ушел с государевой службы. Саша терпел, что для начальства он подчиненный, а для подчиненных – начальник. Терпел, что начальники считают людишек за пыль, а себя – за богов, которым не писан закон. (Один раз на совещании самый главный сказал в открытую, что «принято решение после выборов социалку сливать» - Сашу передернуло, но больше никого). В общем, он быстро осознал, что государевым слугам люди только мешают – для счастья им хватило бы газовой трубы да десяти миллионов выдрессированных китайцев в обслугу. А однажды поймал и себя на таких же метаморфозах. Когда его шофер, объезжая утреннюю пробку, жал на клаксон и орал: «Козел, блин! Куда?! Дай проехать!» - а он сидел и думал, что, блин, дай же проехать! Должен же я, слуга государев, со своим ничтожным окладом хоть на это право иметь! Посторонись, офисный козел, на номера мои посмотри!

А на сиденье лежала недочитанная Улицкая. Потому что Саша – дитя перестройки, и серо-синие корешки «Нового мира» у него до сих пор образуют братское кладбище на стеллаже в коридоре.

- Саша, но сейчас-то ты доволен? Деньги, свободное время и, прости за пафос, гармония с собой?

Сашка печально пьет вино.

- Знаешь, как я замечаю, что пришла зима? Нужно доставать с антресолей чемодан с зимними вещами. А знаешь, как узнаю, что конец недели? Мы с ребятами бухаем, и бухаем всерьез. А в субботу я отхожу от попойки. А в воскресенье занимаюсь делами жены, мамы, тещи и дочери. Ты представляешь, дочке уже 25! Кстати, старик – у тебя нет для нее работы? Она все ищет, пробует…

Я отрицательно качаю головой, и вот тут Саша и произносит: «Я давно уже – сэндвич-панель».

Потому что мама и теща старенькие, а медицина наша сам знаешь какая, а частные врачи обходятся ого-го. А мамы не знают, что для государства они - пыль, и требуют санаториев и лечебной физкультуры, как они привыкли, врачей и лекарств. Они думают, что заботятся о них не 50-летние сыновья, а собес.

А жена у Сашки без работы, потому что прежний начальник был гад, но без работы она второй год, потому что кому она, 50-летняя, нужна. И Саша для нее - биржа труда с выплатой пособия по безработице.

А дочка три года как окончила университет, но она все ищет себя –пробовала йогу, видеодизайн, сейчас фотографию, а профессиональная камера стоит как операция в хорошей клинике. Ну, понятно, что это не столько содержит дочь, сколько инвестирует в ее будущее, то есть и в свое… Хотя и понимает, что ни в какое свое будущее не инвестирует, потому что помрет еще до пенсии…

- Знаешь, Дим, – Сашку тянет не столько на откровения, сколько на обобщения, - в чем-то на госслужбе, когда денег было мало, было проще.

Да, там тоже был сэндвич, бутерброд, только другой – но сейчас он зажат между дочкой, которая еще не работает, и мамой, которая уже не работает. Между тещей и женой. Между деньгами и обязательствами. Между интересом и бизнесом. Между чем-то и чем-то. Он живет затем, что с боков давит, а не потому, что так хочет жить.

- И я не знаю, что делать… – он не спрашивает, а констатирует и пьет третий бокал.

Вся пошлость мира рвется с моего языка, но я удерживаюсь.

И Саша, чувствуя неловкость, меняет тему. Мы начинаем говорить о том, о чем могут говорить двое успешных мужчин, ведущих жизнь под узцы. О последнем романе Терехова. О русской матрице. О том, как Троцкий 7 ноября 1927 года поднял в Москве восстание, но предупрежденные Менжинским наркомы попрятались. О том, что об этом нигде в учебниках не написано. И что систему образования нужно менять.

Словом, все у нас в шоколаде, и на прощание мы обнимаемся, и Сашка просит, чтобы про мужчину как сэндвич-панель я все-таки написал.

Я киваю.

Дмитрий Губин, "Огонек"-Ъ

Перейти на страницу автора