Европейские русские

Кто будет нашим глашатаем в 21 веке – Чаадаев или Данилевский? Можно ли быть русским, не проклиная Европу? И в чем разница между прибалтийскими и украинскими русскими?

Принято считать, что «русские европейцы» возможны только как эмигранты, у которых от прошлого остались лишь фамилии и фотоальбомы. Дисциплинированные прагматики, променявшие идентичность на колбасу и комфорт. Проводники вселенского зла, гомосексуализма и вседозволенности. Может, хватит?

Нас снова приучают жить по максиме Николая Данилевского – о принципиальной несхожести двух типов мироощущения. Любого «западника» готовы записать в «смердякова», а словом «либерал» приучают пугать детей. Человек - для государства, привычно твердят нам, убеждая, что все остальное – от лукавого. И мы покорно внимаем этим мантрам, уверенные в собственной богоизбранности.

«Русский» давно стал синонимом «нерациональный». Мы смеемся над дисциплинированными прагматиками и презираем компромиссы. В нашем сознании Чайковский и Чехов являются естественными прологом к Сталину. У нас нет полутонов в истории – есть лишь черно-белая палитра, по поводу которой мы не привыкли рефлексировать.

Но чтобы понять и ощутить Россию нужно пожить с теми русскими, что оказались иностранцами после 1991 года. На них не сказалась инерция государственной машины, а потому их мироощущение осталось открытым как диффузии идей. А не случайно то, что это поколение во многом может служить лакмусовой бумажкой случившейся, или напротив, несостоявшейся – эволюции.

Как ни странно это прозвучит для аудитории «Первого канала», но одними из самых конкурентоспособных в СНГ оказались именно прибалтийские русские. Их референдум о придании русскому языку статуса второго государственного – это пример того, как надо работать в рамках правового поля. Того самого, которым по исторической традиции мы привыкли пренебрегать. Дело не только в том, что в силу специфики внутренней политики Латвии за русский язык отдали голоса менее 30% жителей республики. Куда важнее то, что, благодаря ему, представителям этнического большинства Латвии был дан четкий и недвусмысленный сигнал – русские не ассимилировались и продолжают сохранять свою идентичность. Приглашение к диалогу, если угодно.

Когда доводилось общаться с русскими интеллигентами из Прибалтики – бросилось в глаза, что они морщатся, когда их называют «общиной». Люди с гражданством ощущают себя частью государства – и не смотрят на него с позиций ирреденты. Потому для многих из них этот референдум был не столько камнем в огород Риги, сколько стартом (или продолжением) борьбы за свой язык в рамках цивилизованных норм. Они рассказывали, что европейское право дает им массу возможностей, чтобы отстаивать собственную культуру – и говорили о том, что поиск компромисса – это вовсе не «маниловщина».

Я невольно сравнивал их с лидерами русского общественного движения в Крыму, и надо сказать, что это сравнение было не в пользу последних. В прибалтийских собеседниках был некий незнакомый «европейский» лоск – они говорили о том, что русских должны не бояться, а уважать, что правовое поле дает огромное пространство возможностей, и что куда эффективнее встраиваться и менять реальность, чем оставаться в роли вечно обиженных.

Они осторожно намекали, что бесцельные митинги по случаю Переяславской Рады – это тупик, что нельзя жить прошлым, а будущее создается в настоящем, которым нельзя пренебрегать. Они говорили, что не стоит жить в состоянии нации «с кристально чистой совестью» - не замечая в собственном прошлом недостатков и с одержимостью инквизитора искать в соседях ведьм и колдунов. Я слушал их и понимал, сколь велика разница между ними и их «коллегами» из Крыма и Украины.

Последние никогда не создадут идей, способных быть интересными по разные стороны геополитических границ. Вся философская мысль профессиональных «украинских русских» будет упираться в пережевывание привычных тезисов: нас ограбили, унизили, и чем скорее мы возродим православный коммунизм, тем скорее покажем всему миру монументальность наших концлагерей. У них не осталось способности к саморефлексии, равно как и готовности учиться на ошибках. Они не субъектны – потому что только ведомый может верить, что проиграл не из-за собственных ошибок, а исключительно в силу мастерства оппонента. Цветущая сложность мира для них сведена в черно-белую палитру, где нет места для сомнений.

Характерно, что латвийские русские вовсе не ставят знак равенства между Россией и Российской Федерацией. Мне показалось, что это для них – еще и способ дистанцироваться от полуофициальной установки Москвы на непризнание собственных ошибок в прошлом. Действительно, живя в постсоветских странах, все отчетливее понимаешь, как наивно оправдывать любые средства – целью. И сколь много остается соотечественников, не желающих понимать, что России не доверяют за рубежом не из-за абстрактной ненависти, а именно из-за непроизнесенных до сих пор слов примирения.

Нельзя сказать, что русские прибалты утратили свою идентичность. Более того, для них мир русской истории и русской культуры – это не декоративная надстройка, а некая почва, которую они сумели скрестить с европейским уважением к праву. Они разговаривали о технологиях soft-power в борьбе за умы и настроения, о попытках смены дискурса, о взгляде в будущее. О всем том, что в умах русских активистов на Украине до сих пор воспринимается как блажь и благоглупость.

Я понимаю, что попытка рассуждать о прямом копировании цивилизованных методов борьбы за сохранение русской идентичности в рамках Украины отдает определенной наивностью. Но беда в том, что те, кто присваивает себе право говорить от лица украинских русских и вовсе не способны рассуждать о диктате силы права над правом силы. Если представить, что их завтрашний день станет днем триумфа, то они начнут его с запретительных мер. Только на этот раз в роли жертвы окажется любое историческое разночтение и языковой плюрализм. В этом они мало отличаются от своих оппонентов.

Главный вопрос, оставшийся открытым – чем именно предстоит пожертвовать из привычных маркеров идентичности, чтобы стать «европейским русским». Где проходит граница переосмысления? Устоявшийся восточнославянский патернализм – это обреченность или всего лишь альтернатива?

Как глубока кроличья нора смены самоощущения? Кто будет русским глашатаем 21 века – Чаадаев или Данилевский? Где проходит кромка между примирительным историческим мифом и недоосмысленным? И не стоит отмахиваться от этих вопросов, хотя бы потому, что речь идет не о встраивании русских в Европу. Скорее наоборот – это вопрос встраивания лучшего из Европы – в нас.

Павел Казарин

Перейти на страницу автора